облако тэгов
Антон Ратников. «Майк Науменко умер от преждевременной старости» // Петербургсктй дневник, 2020, №96 от 9 ИЮНЯ, с. 16.
Писатель и продюсер Александр Кушнир завершил работу над новой книгой «Майк Науменко. Бегство из зоопарка» – биографией иконы русского рока восьмидесятых годов. В интервью «Петербургскому дневнику» он рассказал о том, как созрел замысел и что удалось узнать о неизвестной жизни советской рок-звезды.
– Давайте начнем с того, что вы чувствовали, отправляя книгу в типографию?[/b]
– Я вам скажу, что это было ощущение нервного срыва. В последний день перед сдачей книги я понял, что у меня есть 24 часа и надо за это время все вычитать. Я почувствовал себя студентом, которому нужно в ночь перед экзаменом выучить девяносто билетов. Была паника, ужас, страх что‑то пропустить. В итоге выловил пять ошибок. Когда книга пришла обратно, уже изданная, конечно, было ощущение праздника. Я люблю вдыхать этот аромат, ну и потом – столько лет шла работа…
– А сколько лет она шла?
– Это моя девятая по счету книга, и ни над одной я не работал так долго. Я так скажу. Есть такая легенда, что то ли Мане, то ли Ван Гог дорого продал картину, а коллекционер потом узнал, что она нарисована за три часа, и подал на художника в суд. И там его судья спросил: «Сколько же вы рисовали картину на самом деле?» А художник ответил: «Три часа». Потом выдержал паузу и добавил: «Три часа и всю жизнь». Вот здесь примерно такая же ситуация.
То есть плотная работа была быстрая, года два с половиной – три. Но темой Майка я начал заниматься уже через два-три года после его смерти (в 1991 году. – Ред.). Когда готовил книгу «100 магнитоальбомов русского рока», то брал много интервью у Тропилло, других его друзей. В этой книге фигурировало четыре альбома Майка, то есть огромный пласт был ему посвящен. А это было, извините, четверть века назад. Поэтому мой ответ будет такой: четверть века и три года.
– Вы про Майка знаете много, но открыли что‑то новое для себя во время работы над книгой?
– Мне казалось, что о Майке я знаю если не все, то многое, что я достаточно подкован. То есть процентов девяносто о Майке я знаю, немножко доработать – и все готово. Но оказалось с точностью до наоборот. Я знаю десять процентов.
Самые большие прорывы были не с питерскими друзьями, которые часто говорят о нем, а с теми, кто обычно с прессой не беседовал. Самое важное было найти родственников, школьных, институтских друзей. Было непросто, но получившиеся интервью – это моя гордость и яркая находка. Стало понятно, откуда ноги растут. А растут они из конфронтации с родителями, из блестящего знания английского языка, из любви к The Beatles. Оттуда он сделал первый шаг к Марку Болану, Лу Риду и Бобу Дилану.
Мне удалось найти человека, который, как считалось, научил Майка брать первые аккорды. Но на самом деле никто никого не учил. Были ужасные фотографии из польского журнала с аккордами The Beatles, причем пятая копия, ничего не видно, и приходилось расшифровывать при помощи направленного света и линз. То есть он был самоучка, конечно.
– Почему же Михаил Науменко стал таким необычным ленинградским подростком?
– Однозначного ответа нет. Лет до восемнадцати он словно бродил в сумерках. В 1975 году познакомился с Гребенщиковым и тусовкой «Аквариума». Первую песню написал 18 апреля 1975 года в подарок себе на двадцатилетие. Потом Борис Гребенщиков, Сева Гаккель, Дюша Романов, Джордж Гуницкий – вся эта тусовка здорово на него влияла.
Вскоре он уже играл в нескольких группах разные кавер-песни. Все это формировало среду, у них шел энергичный обмен книгами и пластинками. Они занимались своими делами, не замечая 20‑метровых портретов Брежнева и очередей за дефицитом. Ленинград, в котором жили родители Майка, и Ленинград, в котором он писал песни, – это два разных города.
– В чем уникальность Майка Науменко для нашей музыки и культуры?
– Если отследить песни ранней «Машины времени», «Воскресения», «Санкт-Петербурга» и даже «Аквариума», то мы увидим, что в них очень аморфные, философичные тексты. Про воздушные замки не из этой жизни. А тут приходит парень – метр с кепкой, с огромным носом, взмахивает им как флагом, берет кривой аккорд на расстроенной гитаре и начинает наигрывать какую‑то предтечу рэпа. Кстати, я как москвич горд, что он первый концерт дал в Москве. Присутствовала вся тусовка. Люди разбились на два лагеря, и на ближайшей автобусной остановке чуть не возникла драка. Половина влюбилась сразу, половина говорила, что это непотребство. Рок-провокация. «И, если хочешь, ты можешь спать рядом со мной…» – никто до него не мог представить, что такое можно спеть. Да, Гребенщиков оказал влияние на Майка, но Майк оказал влияние на всю русскую музыку, и на БГ в том числе.
– Почему же он ушел так рано?
– Мне понравилось, что сказал один из близких друзей Майка Сережа Рыженко: «Мне кажется, он умер от преждевременной старости». Это версия интересная, но немного мифологическая. Потому что, с одной стороны, рухнули его мечты. Второе – он думал, он Марк Болан, а тут приезжает выступать в какой‑то город, а организаторы не могут найти аппаратуру. У него вроде как шоу, а на всю область один барабан с нерабочей бочкой. Аппаратура такая, что его лирику не слышат люди в первом ряду. Он хотел подъезжать на лимузине с чернокожим водителем, и вся группа должна быть в перьях, а тут полупустые залы… Плюс интерес к рок-музыке стал падать. Люди ходили на Женю Белоусова и «Ласковый май». И это его подтачивало очень сильно. И в итоге подкосило.
(с) Петербургский дневник